компании, здесь была замешана её репутация.
— Успокой меня: ты не брал на себя невыполнимых обязательств?
— После твоего утреннего звонка, рассказа о вашем разговоре и экстренной поездке за город я связался с главой нашего бюро в Лондоне.
— Нет, только не это! — ахнул Джонатан.
— Сегодня суббота, пришлось звонить ему домой.
— Что ты ему наболтал?
— Что я даю ему своё личное ручательство, что он может мне доверять, что этот аукцион станет чемпионом десятилетия!
Питер не грешил против истины. Если бы они с Джонатаном представили последнее полотно Владимира Рацкина, то на аукцион съехались бы, пренебрегая предложениями крупнейших коллекционеров, представители главных музеев. Стараниями Джонатана русский художник снискал бы заслуженную громкую славу, о чём они с Питером всегда мечтали, а Питер стал бы вдобавок одним из самых уважаемых аукционных оценщиков.
— Твоей картине недостаёт одной важной детали. Ты позаботился об альтернативе?
— Да: ты будешь слать мне открытки на пустынный остров, на который сам меня сошлёшь под обещание, что я не наложу на себя руки, когда подвергнусь остракизму коллег.
За иллюминатором уже показалось американское побережье, а друзья все не прекращали разговор, продолжавшийся на протяжении всего полёта и сильно надоевший пассажирам вокруг, не сомкнувшим изза них глаз. Когда стюардесса раздавала еду, Питер как бы невзначай отвернулся, поднял на иллюминаторе щиток и залюбовался облаками, боясь встретиться взглядом с Джонатаном. Потом резко обернулся, схватил с подноса Джонатана шоколадное пирожное и с наслаждением захрустел.
— Согласись, от этой еды любого стошнит!
— Мы летим в тридцати тысячах футах над океаном, путешествие от континента до континента занимает какието восемь часов и не грозит морской болезнью — чего ныть, что тебе не по вкусу индейка?
— Если бы одна индейка!
— Постарайся себя убедить, что тебя не отравят.
Питер так долго и неотрывно глазел на Джона тана, что тот не выдержал.
— Что ещё?
— Когда я забирал из номера твои вещи, там лежала квитанция на отправленный тобой Анне факс и само послание. Мне не следовало его читать, но, видишь ли…
— Говори! — сухо потребовал Джонатан.
— Ты обратился к ней «Клара», а не «Анна».
Спешу тебя предостеречь, чтобы твоя невеста не сказала тебе об этом первой.
Друзья понимающе переглянулись, Питер прыснул.
Вот я и спрашиваю себя… — выдавил он, отсмеявшись.
— О чём ты себя спрашиваешь?
— Зачем ты полез вместе со мной в этот самолёт?
— Я возвращаюсь домой!
— Тогда спрошу иначе, чтобы даже до тебя дошло. Я все спрашиваю себя: чего ты боишься?
Джонатан долго думал, прежде чем ответить.
— Себя самого! Я боюсь себя самого.
Питер покачал головой и стал высматривать в иллюминаторе остров Манхеттен.
— Я тоже иногда побаиваюсь тебя, что мне не мешает оставаться твоим лучшим другом. Встречайся со мной почаще — и избавишься от своих причуд, останешься верен своему русскому художнику, но, по крайней мере, перестанешь деньденьской о нём разглагольствовать. И будешь готовиться