44

компании, здесь была замешана её репутация.

        — Успокой меня: ты не брал на себя невыполнимых обязательств?

        — После твоего утреннего звонка, рассказа о вашем разговоре и экстренной поездке за город я связался с главой нашего бюро в Лондоне.

        — Нет, только не это! — ахнул Джонатан.

        — Сегодня суббота, пришлось звонить ему домой.

        — Что ты ему наболтал?

        — Что я даю ему своё личное ручательство, что он может мне доверять, что этот аукцион станет чемпионом десятилетия!

        Питер не грешил против истины. Если бы они с Джонатаном представили последнее полотно Владимира Рацкина, то на аукцион съехались бы, пренебрегая предложениями крупнейших коллекционеров, представители главных музеев. Стараниями Джонатана русский художник снискал бы заслуженную громкую славу, о чём они с Питером всегда мечтали, а Питер стал бы вдобавок одним из самых уважаемых аукционных оценщиков.

        — Твоей картине недостаёт одной важной детали. Ты позаботился об альтернативе?

        — Да: ты будешь слать мне открытки на пустынный остров, на который сам меня сошлёшь под обещание, что я не наложу на себя руки, когда подвергнусь остракизму коллег.

        За иллюминатором уже показалось американское побережье, а друзья все не прекращали разговор, продолжавшийся на протяжении всего полёта и сильно надоевший пассажирам вокруг, не сомкнувшим изза них глаз. Когда стюардесса раздавала еду, Питер как бы невзначай отвернулся, поднял на иллюминаторе щиток и залюбовался облаками, боясь встретиться взглядом с Джонатаном. Потом резко обернулся, схватил с подноса Джонатана шоколадное пирожное и с наслаждением захрустел.

        — Согласись, от этой еды любого стошнит!

        — Мы летим в тридцати тысячах футах над океаном, путешествие от континента до континента занимает какието восемь часов и не грозит морской болезнью — чего ныть, что тебе не по вкусу индейка?

        — Если бы одна индейка!

        — Постарайся себя убедить, что тебя не отравят.

        Питер так долго и неотрывно глазел на Джона тана, что тот не выдержал.

        — Что ещё?

        — Когда я забирал из номера твои вещи, там лежала квитанция на отправленный тобой Анне факс и само послание. Мне не следовало его читать, но, видишь ли…

        — Говори! — сухо потребовал Джонатан.

        — Ты обратился к ней «Клара», а не «Анна».

        Спешу тебя предостеречь, чтобы твоя невеста не сказала тебе об этом первой.

        Друзья понимающе переглянулись, Питер прыснул.

        Вот я и спрашиваю себя… — выдавил он, отсмеявшись.

        — О чём ты себя спрашиваешь?

        — Зачем ты полез вместе со мной в этот самолёт?

        — Я возвращаюсь домой!

        — Тогда спрошу иначе, чтобы даже до тебя дошло. Я все спрашиваю себя: чего ты боишься?

        Джонатан долго думал, прежде чем ответить.

        — Себя самого! Я боюсь себя самого.

        Питер покачал головой и стал высматривать в иллюминаторе остров Манхеттен.

        — Я тоже иногда побаиваюсь тебя, что мне не мешает оставаться твоим лучшим другом. Встречайся со мной почаще — и избавишься от своих причуд, останешься верен своему русскому художнику, но, по крайней мере, перестанешь деньденьской о нём разглагольствовать. И будешь готовиться