тише! - просит он.
И вот до нас доносятся раскаты грома, по крыше вагона стучат крупные капли дождя. Мейер прорывается к окну, дергает колючую проволоку, раздирая руки, но черт с ними, с ранами, к его крови примешивается толика дождевой воды, и он слизывает ее с ладоней. Другие тоже теснятся перед окном, отталкивая друг друга. Измученные жаждой, усталостью и страхом люди превращаются в неразумных животных, но кто посмеет упрекнуть их в этом, когда их загнали в вагоны для скота?!
Внезапный толчок - это поезд трогается с места. Проезжает несколько метров и снова тормозит.
Настала моя очередь отдыхать. Клод рядом со мной. Я сижу спиной к стенке, поджав ноги, чтобы занимать как можно меньше места. В вагоне градусов сорок жары, и я чувствую прерывистое дыхание брата - так дышат собаки, дремлющие в жару на горячих камнях.
В вагоне тишина. Только иногда кто-то заходится кашлем, прежде чем потерять сознание. В этом преддверии смерти я спрашиваю себя, о чем думает машинист этого поезда, о чем думают в своих удобных пассажирских купе, через два вагона от нас, немецкие семьи, которые сейчас едят и пьют вдоволь, в свое удовольствие. Неужели никто из них не представляет себе, как пленники задыхаются в товарных вагонах, как лежат без сознания молодые ребята, как мучаются все эти люди, которых хотят лишить человеческого достоинства, а потом еще и лишить жизни?!
– Жанно, надо выбираться отсюда, пока не поздно.
. - И каким же образом?
– Не знаю, но мы с тобой должны это обдумать.
Не понимаю, говорит ли это Клод потому, что считает побег возможным, или просто хочет подбодрить меня, чувствуя, что я отчаялся. Мама всегда говорила нам, что человек жив, пока у него есть надежда. Как мне хочется снова ощутить ее запах, услышать ее голос, вспомнить, что еще несколько месяцев назад я был просто ребенком. Но я вижу, как гаснет ее улыбка, а губы произносят слова, которые мне никак не расслышать. Ага, вот: "Спасай жизнь своего брата, Реймон, не сдавайся, не смей сдаваться!"
– Мама!…
Я чувствую, как меня шлепают по щекам.
– Очнись, Жанно!
Я встряхиваюсь и сквозь туман вижу озабоченное лицо братишки.
– Мне показалось, что ты вот-вот грохнешься в обморок, - говорит он извиняющимся тоном.
– Перестань звать меня Жанно, теперь это уже лишнее!
– Нет, пока мы не выиграем эту войну, я буду звать тебя Жанно!
– Ну, как хочешь.
Наступает вечер. За весь день поезд так и не тронулся с места. Завтра он несколько раз будет переезжать с одних путей на другие, но так и не покинет станцию. Снаружи орут солдаты, к составу прицепляют новые вагоны. Вечером следующего дня немцы раздадут нам патоку и по буханке ржаного хлеба на человека - это трехдневный паек, но воды мы так и не получим.
Через день, когда поезд наконец пошел, мы уже до того обессилели, что даже не сразу поняли, что едем.
Альварес встает на ноги и разглядывает полоски света на полу: свет проникает в щели между досками, которыми забито окно. С минуту он глядит на нас, потом начинает дергать колючую проволоку, раздирая в кровь руки.
– Ты что делаешь? - испуганно спрашивает кто-то из наших.
– А ты как думаешь?
– Надеюсь, ты не собираешься бежать?
– А тебе-то какое дело?-отвечает Альварес, слизывая кровь, струящуюся из пальцев.
– А такое, что если тебя изловят, то в наказание расстреляют десяток других. Они объявили это на вокзале, ты разве не слыхал?
– Ну, значит, если ты останешься
